Михаил Васильевич Васильев (Самойлович)
(Выдержки из труда Н.И. Костомарова “Мазепа”)
Низложивши Самойловича, Мазепа опасался оставшихся в Малороссии близких его сторонников. Ближе всех по родству с отрешенным гетманом был племянник Самойловича, Михайло Василевич Галицкий, бывший гадяцкий полковник. Отставленный от полковнического уряда (должности), он проживал в слободе Михайловке в Слободской Украине. Не оставлял его там в покое новый гетман, поднимал против него обвинения за прежние поступки по управлению полком и, кроме того, за произнесение каких-то “плевосеятельных” слов. Другой сторонник и приятель бывшего гетмана Самойловича был Леонтий Полуботок; и его возненавидел гетман и доносил в Москву, что Полуботок тайно сносится с крымским ханом.
У гетмана Мазепы были внутри края между старшинами враги, не терпевшие его в равной степени, как не терпел их и он. Главными из них продолжали быть Леонтий Полуботок и Михайло Василевич Галицкий. О Полуботке доносил гетман, что он наговаривал киевскому воеводе князю Ромодановскому на гетмана. С другим недоброжелателем гетмана, Михайлом Василевичем Галицким, Мазепа связал дело о появившемся в Киеве подметном письме.
9 марта 1690 года в Киеве стрелец Евстратка в Пятницких воротах Печерского местечка поднял письмо и принес его своему капитану, а последний доставил это письмо царскому киевскому воеводе. Письмо это заключало в себе предостережение от “злопрелестного гетмана Мазепы”. Оно выдавалось написанным жителем правой стороны Днепра, уступленной Польше. На обертке этого подметного письма было написано, что воевода должен передать его самим государям, а не иному кому для вручения, потому что изменник, будучи в Москве, раздавал ближним боярам многие сокровища за то, чтоб те при всяком удобном случае держали его сторону.
Письмо это было переслано в Москву, а из Москвы отправлено в Батурин с дьяком Борисом Михайловым, которому приказано было уверить гетмана в неизменной к нему царской милости. В Москве подозрение падало на некоего старца Одорского, приехавшего в Киев к митрополиту Гедеону посвящаться в сан епископа Мстиславского.
Борис Михайлов прибыл в Батурин 8 апреля. Свидание с царским посланником происходило наедине. Соображаясь с данным наказом, Борис Михайлов, вручивши Мазепе подметное письмо, говорил гетману: “Кто бы мог быть таким недругом, что подкинул письмо? Не Одорский ли? Не взять ли бы его тотчас из Киева и привезти в Батурин на допрос?”
Дьяк сообщил гетману и другие подозрения: на некоего поляка Искрицкого, недавно приезжавшего в Малороссию и желавшего видеться с гетманом, и на одного священника, который приезжал в Киев просить благословения у митрополита на постройку церкви в Корсуни.
Проглядевши поданное подметное письмо, гетман рассыпался в клятвах и уверениях в том, что никогда не имел помышления делать какой-либо вред великим государям. “Письмо это, – говорил он, – написано не в Польше и не поляком. Это показывают слова, каких в польской речи совсем нет. Думаю, это письмо написано здешними людьми, и притом не одним; в двух местах оно переправлено другим почерком. Это сочинил какой-то малороссийский уроженец левой стороны Днепра, притом часто бывавший в Москве. Подозреваю Михайла Василевича Галицкого: природа у него такая, что влечет к тому, чтобы другим делать зло и в людях посевать смуту. Когда я был в Москве, он всякими способами старался привлечь царя на гнев против меня. Тогда он для себя самого добивался гетманства. И прежде, когда еще я был генеральным есаулом, он составил подметное письмо, в котором написал, будто я гетманского сына Семена и дочь его, что была за боярином Шереметевым, отравил и на самого гетмана болезнь глазную наслал; только бывший гетман не поставил этого ни во что. Будучи гадяцким полковником, он самовольно сносился с крымскими мурзами и бывшего гетмана подбивал, чтобы тот надеялся на дружбу крымцев, а на того же гетмана писал подметные письма. Когда Михайла от полковничества отставили, он жил в Москве, а теперь услыхал я, что его отпустили из Москвы в свои маетности в Лебединском уезде. Думаю, напрасно ему дозволяют жить в малороссийском крае; будет из того вред: он уйдет либо на Дон, либо в Крым, либо в Запорожье – и там затеет такое дело, что после и слышать будет страшно. Пусть бы великие государи приказали поскорее взять его из Лебединского уезда и привезти в Москву. Есть у меня подозрение, что в написании подметного письма вместе с Михайлом участниками были Дмитрашко Райча и Полуботок. В подметном письме есть выражение: “для милосердия Божия”. Такое выражение в обычае у Дмитрашки Райчи в письмах. Оба – и Дмитрашка Райча, и Полуботок – с Михайлом большие друзья, а Полуботок ему еще и сродни”.
Тут гетман постарался набросить вскользь подозрение на Юрия Четвертинского. Мазепа сам, в бытность свою в Москве, исходатайствовал этому человеку возвращение в малороссийский край. Воротившись, князь Юрий Четвертинский женился на прежней своей невесте, дочери несчастного гетмана Самойловича, жил в своей маетности в хуторе, Дунаевце и принял к себе тещу, жену сосланного гетмана. Мазепе это было не по сердцу. Он навел речь на князя Юрия и говорил: “Вот еще этот князь Юрий Четвертинский, пьяница, рассевает в народе худые слухи на мой счет. Он говорил батуринскому попу Василию: “Где прежде была вода, там опять вода будет. Бывшему гетману уже есть царская милость; увидишь, что с его злодеями станется!” Да тут же меня помянул: не тайно, а явно знатным особам говорит про меня худое, не стыдясь никого. Живет он, Юрий, под моим урядом, а мне унять его невозможно. Он пожалован стольничеством. Взять бы его с женой к Москве, да и тещу его (жену гетмана Самойловича – прим. А. С.) вывезти бы из малороссийских городов и к мужу отослать, потому что от них умножается мне зло. Взять их отсюда есть пристойная причина: он – стольник и, находясь в таком чине, в дальних от Москвы малороссийских городах ему волочиться не довлеет, а гетманской жене от мужа врознь жить неприлично”.
На другой день было новое свидание гетмана с дьяком. Борис,
согласно с данным ему наказом, все-таки хотел подозрение в составлении
подметного письма свернуть на кого-нибудь из жителей польских владений и
говорил об Искрицком. Надобно знать, что еще прошлый год была к гетману
подсылка от львовского епископа Шумлянского, принявшего унию. Приезжая к
Мазепе, польский шляхтич Доморацкий привез от Шумлянского письмо такого
содержания, что всяк, прочитавши его, мог подумать, что между униатским
архиереем и малороссийским гетманом ведутся какие-то секретные сношения в
пользу Польши и в ущерб царской власти. В этом письме говорилось о прежней
посылке к гетману пана Искрицкого. Гетман тогда же сообщил об этом в
Москву, подверг Доморацкого пытке и вместе с пыточными речами отправил его
самого в Москву. Теперь Борис Михайлов говорил: “Вызвать бы тебе, гетман,
этого Искрицкого. С ним бы ты мог разговориться и выведать, кто к тебе его
посылал”.
“У Искрицкого, – говорил гетман, – здесь есть тесть, Павел Герцик.
Искрицкий хотел сюда ехать, да воротился назад, может быть, услыхавши, что
Доморацкий задержан. Я призову тестя его, Герцика, и скажу, чтоб он зятя
звал к себе. Когда удастся мне Искрицкого заманить и он обличится в связи
с Доморацким, я прикажу его вывезти за город Киев и повесить на дороге в
польские города. Только напрасно искать составителя подметного письма в
польской стороне, – и я, и все старшины подлинно знаем, что письмо это
написано Михайлом Василевичем”.
Попытка гетмана заманить Искрицкого, как
говорил гетман дьяку, не удалась. Между тем в Польше появилось от Мазепы
такое же загадочное лицо, каким являлись из Польши в Малороссию к Мазепе
Доморацкий и Искрицкий. Он называл себя иноком Соломоном. Он приезжал в
Польшу два раза. Первый раз в конце 1689 года; тогда он привез и подал
польскому королю в Жолкве письмо гетмана Мазепы, будто бы писанное во
время возвращения из похода к Перекопу и порученное этому чернецу, бывшему
в крымском походе с образом Всемилостивого Спаса. В этом письме гетман
жаловался на утеснения, терпимые малороссиянами от Москвы, желал
воссоединить снова Украину с Речью Посполитою, обещал расположить к этому
Козаков, просил королевской протекции и заявлял, что с ним в замысле
татары. Король не вполне поверил подлинности этого письма, задержал
чернеца, а немного времени спустя приказал отпустить. Весной 1690 года
Соломон явился снова в Польше и направлялся прямо в Варшаву. Не доезжая
польской столицы, нанял он какого-то студента и вместе с ним составил
“воровские” письма к королю и к коронному гетману будто от имени Мазепы с
таким же, как и в прежнем письме, желательством приязни и подданства
Польской Короне от войска запорожского и от всего малороссийского народа.
После составления фальшивого письма чернец остался пьянствовать в Солке, а
студент уехал вперед в Варшаву, явился к королю и донес об обмане. Скоро
вслед за студентом прибыл в Варшаву чернец Соломон и подал королю письмо,
будто бы от малороссийского гетмана, уже переписанное набело. Но король
был уже предупрежден, приказал тотчас позвать студента и дать ему очную
ставку с Соломоном. Присмотревшись в лицо чернецу, король узнал в нем того
самого, который уже приезжал к нему с подобным письмом в прошлом году.
Король приказал содержать чернеца Соломона под крепким караулом в двойных
кандалах и уведомить о том московское правительство и гетмана Мазепу.
Когда Мазепе доставлены были копии с показаний Соломона, он изъявил
недоверие в их подлинности и советовал московскому правительству
вытребовать Соломона в Москву чрез особого гонца в Польшу. О том же Мазепа
писал к коронному гетману польскому, домогаясь отсылки Соломона в Москву.
Гетман настаивал на обвинениях Михайла Василевича Галицкого и притягивал к
делу некоего Афанасия Озерянского, служившего по разным поручениям у
Михайла Василевича и жившего у последнего в Москве. Арестованный в Ахтырке
или Лебедине, Озерянский был доставлен в Батурин и там выдавал за
неоспоримую истину, что чернец Соломон выслан был в Польшу Михайлом
Василевичем. По настоянию гетмана еще 24 апреля велено было препроводить
Михайла Василевича в Москву с женой и детьми, но, по осмотру врача,
Михайло Василевич оказался страждущим меланхолиею и был оставлен в слободе
Михайловке до зимнего пути. Мазепа не давал ему покоя: по гетманскому
прошению последовал 10 октября указ Шереметеву непременно взять Михайла
Василевича и доставить в Москву. Не помогло Михайлу Василевичу обращение к
новоизбранному киевскому митрополиту Варлааму Ясинскому с просьбой
примирить его с гетманом, который заподозревает его без всяких оснований в
слагании фальшивых писем. Гетман, с обычным ему видом мягкосердечия,
уверял митрополита, что он рад все сделать для Михайла Василевича, но не
смеет без царского указа, а между тем продолжал посылать в приказ просьбы
о непременном арестовании Михайла Василевича. 30 ноября Шереметев
арестовал Михайла Василевича и его повезли в Москву вместе с детьми,
оставивши, однако, в имении больную жену владельца. Так как все
предшествовавшее лето шли толки о Михайле Василевиче и можно было
предвидеть, что как бы он ни отписывался, а все-таки его повезут в Москву,
то Леонтий Полуботок, благоприятель и родственник Михайла Василевича,
опасаясь, чтобы по настоянию Мазепы не арестовали и его, решился
предупредить беду отважным шагом: в июле 1690 года он сам побежал в
Москву, думая добиться личного представления царю Петру и подать ему на
письме обличение против гетмана. Царь Петр не допустил его к своей особе,
а приказным путем Полуботку трудно было выиграть свое дело, потому что
обвинения против гетмана он не основывал ни на каких неоспоримых
доказательствах. 23 июля его отправили за караулом в Малороссию, поручили
гетману держать его в своей маетности, и гетману “учинилась от того
великая, стыдная печаль”.
В Москве не имели никакого повода принимать на веру доносы врагов гетмана, тем более когда Мазепа сильно себя выгораживал заранее тем, что домогался, чтобы Соломона препроводили не к нему, а в Москву. Но Михайло Василевич, привезенный в столицу в конце 1690 года, тотчас же в начале 1691 года отпущен был в свою маетность Михайловку.
Соломон сидел в кандалах в Польше, а Доморацкий в Москве. Московские бояре обратились к жившему постоянно в царской столице польскому резиденту Довмонту и требовали выдачи Соломона. Выданного поляками Соломона отправили для казни из Москвы в Батурин.
Мазепа послал созвать старшин и полковников для суда над преступником. Этот преступник, как оказалось, назывался в мире Семен Троцкий; по лишении монашеского сана он предан был мирскому войсковому суду под именем расстриги Сеньки. Царский гонец привез Мазепе самую приятную новость: Михайло Василевич, по указанию на него самого Сеньки, привезен в Москву, жестоко пытан и осужден на ссылку в Сибирь.
Съехавшиеся старшины и полковники подвергли розыску Сеньку
Троцкого.
“Помни страшный суд Божий и смертный час свой, – говорили ему, – скажи
правду. Кроме Мишки Васильева кто еще был с тобою в соумышлении?”
“Я уже все сказал на Москве, – отвечал подсудимый, – никаких не было
соучастников. Если бы кто в сем деле был со мной, я бы еще в Москве все
сказал – не стерпел бы таких жестоких пыток с огня”.
Его приговорили к смертной казни. Тогда царский гонец сказал: “Итак, мне
остается казнить его тотчас”.
“Казнить его тотчас нельзя, – возразил гетман, – мы о нем к великим
государям писали. Подождем царского указа. Еще надобно дать преступнику
время покаяться да и людей собрать побольше, чтобы все видели казнь его.
Недурно было бы повезти его по всем городам, чтобы народ везде его увидел.
Мишку же Василевича надобно заслать на вечное житие в самые дальние
сибирские городы... Скорбно мне то, что злые люди из малороссийских
жителей клевещут на меня, будто я служу великим государям неправдою, будто
думаю изменить и передаться польскому королю в подданство. Сокрушаюсь,
когда я слышу об этом. На прежних гетманов таких наветов не было, как на
меня”.
До получения царского указа Сеньку Троцкого держали в тюрьме. Царской милости не последовало. Сеньку казнили смертью 7 октября 1692 года.
Гетман был доволен, что ему удалось уничтожить одного из злейших
врагов своих, Михайла Василевича, но ему хотелось также утопить Леонтия
Полуботка и сына последнего, Павла. Гетман говорил Языкову: “Говорил нам
миргородский полковник Данило Апостол: как мы с старшинами ехали к Троице
по указу государя Петра, Павел Полуботок догнал на дороге ехавшего в
карете Апостола и сказал, что был у Михайла Василевича и тот едва ли не
исполнит давнишнего намерения своего снять с плеч голову гетману. Дело
выходит так: если знал Павел Полуботок про такой замысел, то и отец его,
Леонтий, наверное знал. Явно показывается злоба их обоих ко мне: вот,
знали об умысле на жизнь своего властителя и не предостерегли его”.
Войсковой суд решил обоих Полуботков лишить маетностей и держать под
стражей.
Дело чернеца Соломона осталось неразъясненным и загадочным. Был
ли кем-нибудь подослан Соломон или же по собственному побуждению составил
подлог, это остается неизвестным, тем более что у нас в руках не было
допросов, сделанных ему в Москве, и очной ставки с Михайлом Василевичем.
Во всяком случае, нет причины не допускать вероятности того, что
выставлено причиною появления этого чернеца именно интриги Михайла
Василевича, который так же ненавидел Мазепу, как и Мазепа его, преследуя
упорнее, чем кого бы то ни было из своих недоброжелателей. По настоянию
Мазепы, в Сибирский приказ дан был царский указ – “сосланного в Сибирь
Мишку Василева беречь строже, как человека вельми коварного и неусыпного
изобретателя козней”. Все имущество осужденного было отписано на гетмана.
Но сын сосланного, Данило, упросил возвратить ему движимое отцовское
имущество, хотя слободу Михайловку отдали племяннику гетмана Обидовскому.
Мазепа был недоволен и этой милостью к сыну своего лютого врага. Тем не
менее последний нашел себе в Москве настолько покровительства, что мог
упросить, чтоб его родителя не отправляли в Красноярск, дабы не дать ему
там умереть с голода, а оставили на житье в Тобольске.
Copyright © 2002-2004 Алексей Самойлович. All rights reserved.